Вспомним фильм Тенгиза Абуладзе. Главный герой, вернее, антигерой Варлам Аравидзе незванно является в гости к своей будущей жертве Сандро Баратели, исполняет вместе со своими спутниками арии из итальянских опер и, в ответ на вежливую просьбу хозяев спеть что-нибудь еще, неожиданно начинает декламировать на грузинском языке шестьдесят шестой сонет Шекспира, а потом, неожиданно по-русски напомнив маленькому сыну "Режим есть режим!", столь же театрально исчезает через окно.
Только вот последнего двустишия в сценарии (См.: Покаяние. Сост. В.И.Божович. М., Киноцентр, 1988. Стр.64.) нет. Не произнес его Варлам Аравидзе. Не понадобилось. Ничтожество, ложь, немощь, глупость (сонет звучит в переводе на грузинский Реваза Табукашвили, а за кадром воспроизводится перевод Самуила Маршака) налицо, а удержать на этой земле некому. Нет друга, нет любви?
Есть, конечно. Нино Баратели, жена Сандро. Но и ее увозит тюремный фургон.
Судить остается их дочери, Кети Баратели. Ибо "...every private widow well may keep// By children's eyes her husband's shape in mind" (sonnet 9).
А сам Варлам, обезумев, молит "for restful death". Пытается погасить Солнце. И уходит, прихватив с собой единственного, кто мог бы удержать его - внука Торнике.
И сын убийцы Авель в конце концов проклинает его.
Можно ли жить, когда, умирая, никого не оставляешь одиноким (don't leave your love alone)? Когда порядочные люди проклинают тебя, а непорядочные вежливо равнодушны?
Не предчувствовал ли это Варлам Аравидзе, когда на пике своего могущества издевательски торжественно читал именно шестьдесят шестой сонет Шекспира человеку, вскоре арестованному по его приказу?